Ключи счастья. Том 1 - Страница 57

— Лгать? Разве я лгу?

— Ну, тогда что же? Так целоваться… можно только любя… любя… Понимаешь? Ты, значит, Штейнбаха любишь?

— Я его любила, — звучит загадочный тихий ответ.

— Когда любила?

— Сейчас…

— А теперь? — вскрикивает Соня.

Маня молчит. Она глядит в бездонный колодец своей души. Там темно. Ничье лицо не смотрит на нее из бездны. Тишина и мрак. Надо лечь и заснуть. Наконец тишина!

— Ну, что же ты молчишь?

— Не знаю… Оставь!

— А Нелидова ты любишь?

Маня с усилием вслушивается в эти далекие, ненужные вопросы.

— Я тебя спрашиваю: Нелидова ты разлюбила?

— За что? — звучит странный, неожиданный ответ.

— Я почему знаю, за что? Тебе лучше знать…

— Я его люблю…

У Сони срывается отчаянный жест.

— Бог знает, что такое! Да разве можно любить двух?

— Не знаю. Не мучь меня… Я устала, Соня… Прощай!

— Постой! Постой… Ну а если Нелидов это узнает? Не от меня, конечно. Я не предательница… Но… все случается… Ты понимаешь, конечно, что он отречется от тебя. И будет прав. Да!.. Я всегда была за свободу чувства… Но… то, что ты делаешь, безнравственно, позорно… Этому имени нет… О, как я в тебе разочаровалась!

Маня плетет косу и неподвижно глядит в окно. Жуткое лицо… Да еще слышит ли она что-нибудь? Страх ползет в душу Сони.

— Ну а если Нелидов запретит тебе встречаться со Штейнбахом? Что ты смотришь на меня? Поняла ты или нет? Ты бросишь тогда Штейнбаха? Пожертвуешь им для Нелидова?

— Да…

— Что да?

— Всем, всем для него пожертвую…

У Сони вспыхивают глаза.

— И тебе не будет жаль Штейнбаха?

Маня думает что-то, заплетая и расплетая косу.

— Жаль?… Нет. Не будет жаль… Нет…

— Убирайся, в таком случае! Убирайся! — запальчиво кричит Соня и ногами толкает Маню в грудь. — Тряпка! Возмутительная. Зачем же ты целуешься со Штейнбахом, если не любишь его?

— Зачем? — повторяет Маня, как во сне. — Не знаю…

Она встает. Затихшая, жуткая, с тяжелыми полузакрытыми веками. И идет в свою комнату. «Да она ли это?… Точно больная. Какая-то чужая…»

Вдруг по неуловимой ассоциации вспоминается мать Мани. Таинственная женщина, которую никто не видал.

Соня жмурится и мелко-мелко крестится.

Реакция начинается только днем. Маня просыпается к полудню. Соня стоит над ней с растерянным лицом и трясет ее за плечо.

— Обед скоро. Ну, что ты не встаешь? Ведь догадаются. Я и так солгала, что у тебя голова разболелась…

О, как знаком ей этот первый взгляд Мани! Затуманенный, бессознательный взгляд дремлющей души. Сколько раз, еще в гимназии, она видела это прекрасное, невинное выражение, когда будила девочку. Без трепета Соня никогда не могла заглянуть в эти зрачки. Ей чудилось, она видит в них лазурный луч. Как мост, по которому душа спускается на землю с райских высот, где блуждала во сне.

Она чувствовала в эти минуты ярче даже, чем когда читала «Эмиля» Руссо, что безгрешен и чист приходит человек на землю. И только жизнь научает его греху. И законы делают его преступным.

Соня глядит, потрясенная. О, эти невинные глаза души, не знающей лжи и греха! Как после такой ночи, после такого падения лицо может отражать невинность души? Быть таким прекрасным?

Но это длится только миг. Сознание пробегает, как молния, по чертам и искажает их. Маня вскакивает и хватает себя за голову. Отвращение, страх, мольба в огромных померкших глазах. О, жалкое, бедное личико!

Но… порок наказан. И Соня чувствует удовлетворение.

— Что я наделала? Боже!.. Что я наделала?!

Она падает лицом в подушки.

Что это было вчера? Не сон? Нет?… Вот эти руки, ее руки обнимали чужого человека? Ее губы горели под его губами? И тело ее отдавалось без любви?… Откуда это наваждение?… Не она ли еще вчера утром решила стереть прошлое? А вечером своими руками затянула петлю над своей головой!

Она плачет так отчаянно, что Соня смягчается. Она даже готова простить. Но презрение еще звучит в ее тоне. Невольное презрение нормального человека к вырожденцу.

— Ну довольно! Успокойся! На… Выпей воды! Ах, Маня! Маня… Легкомысленная ты стрекоза… Теперь возьми себя в руки и будь холодна со Штейнбахом! Скажи ему, что ты…

Маня вдруг вскакивает.

— Я его ненавижу! Ненавижу!.. Мне нечего ему говорить… О, какое отвращение!.. Он не смеет… Он не должен больше приезжать…

Она вдруг хватает стакан с водою и хлопает его оземь. Вода обливает туфли Сони.

— Ты с ума сошла?

Соня в испуге кидается в сторону.

— Да!.. Да!.. Да!.. — бешено кричит Маня, топочет ногами и рвет на себе волосы. — Я хочу убить его! Я хочу умереть…

— Ах, пожалуйста!.. Сделай одолжение! Умирай! Никто не заплачет…

— Я ему напишу, чтоб ноги его не было здесь! Но Соня багровеет мгновенно, как отец.

— Посмей только! Посмей! Ты забыла, что я его… Разве ты одна на свете? Ах! Всегда ты была такой! Но я не позволю тебе оскорблять его! Слышишь ты? Не позволю!

Это первая их крупная ссора.

— Маня! — кричит дядюшка, стоя у лестницы в светелку. — Иди. Поклонник приехал.

С площадки сверху глядит на него стаявшее бледное личико с огромными испуганными глазами.

— Кто?

— Эге!.. Вопрос недурен. Который из двух, спрашиваешь ты? Летучий Голландец.

— Штейнбах? — кричит Соня.

И кидается вниз, оттолкнув Маню.

— И знаешь, душа моя? Он очень эффектен верхом. И чудная лошадь. Вчера я не обратил внимания. Не хуже твоего Нелидова в седле. Ей-Богу! Поди ж ты! И почему мне всегда казалось, что нет еврея, который не боялся бы лошадей и собак?