Ключи счастья. Том 1 - Страница 98

— Значит, ты меня искала?

— Да.

Он опять молчит, выжидая. Он похож на путника, который ходит по трясине. Ступил на кочку и ждет, не опустится ли она под его ногой. Ни шагу дальше!

Но, ревнивая и страдающая, она становится необычайно чутка. Его осторожность она чувствует. Почти физически.

— Я кинулась в коридор. Я тебя звала.

— Ты была в моей комнате? Это ты отворила дверь?

— Да. Я пришла к тебе. И тебя не было, — доканчивает она. И голос ее звенит вдруг, как сорвавшаяся струна.

— О, Боже мой! — Он берется за голову руками.

— Ты, значит, тоже… любишь бродить по ночам.

Она старается говорить спокойно. Но и его подозрения проснулись. Он насторожился. Что она знает. Возможно ли, чтоб она догадывалась?

— Нет. Это была случайность. Я никуда больше не пойду.

Она улыбается. Хорошо, что он не видит это улыбки презрения! Он понял бы все…

Какое ласковое солнце! Совсем как весна. Можно ли подумать, что это конец декабря?

— А в России сейчас сугробы снега и мороз, — говорит фрау Кеслер. — Скоро будет Рождество. Зажгут елки.

Они обе сидят на балконе. Ноги у Мани укутав в плед. Лицо у нее стало совсем крошечное и больное. Но глаза — темные и мрачные. И холодом веет от ее улыбки.

— Скоро мы осмотрим Дворец Дожей, — говорит она. — Потом уедем.

— Ты разлюбила Венецию?

— Нет, я люблю ее. Но я ненавижу жизнь!

— Как жаль! Я мечтала увидеть карнавал.

Штейнбах выходит на балкон в плаще и шляпе. У него в руках портфель.

— Я еду к Риальто, на почту. Не надо ли вам чего-нибудь в городе? Ты, должно быть, озябла, Маня? У тебя совсем белые губы. И руки как лед.

— Вы скоро вернетесь, Марк Александрович?

— О да. Я привезу письма. Не сиди, Маня, долго на воздухе. Это опасно.

Он целует ее руку. Она остается недвижной. Опершись на балюстраду, фрау Кеслер смотрит вниз, на отплывающую гондолу.

— Маня, он кланяется. Он ищет тебя глазами.

Она не отвечает. Лицо ее как будто закаменело. она смотрит вверх, на легкие гряды облаков.

— Агата, — говорит она, когда гондола заворачивает налево, скрываясь за дворцом Фоскари, — когда у меня родится дочь, я буду опять гордой и вильной. А не такой ничтожной и презренной, какой чувствую себя сейчас. У тебя были дети?

— Трое. Все умерли в детстве.

— Как ты могла это пережить?

Фрау Кеслер пожимает плечами.

— Если б мы все умирали от любви или от горя, Что сталось бы с человечеством? Горе проходит. Скорбь бледнеет. Это жизнь.

— Опять жизнь? Великая пошлость!

— Вернее, могучая власть! Она не дает пощады, не знает остановки, не терпит уныния и отчаяния, она зовет вперед! К новым встречам, новым радостям, новым обязанностям. Как часто я думала: «Вот теперь кончено все… Опустилась в черную яму. Окружили меня глухие стены. И выхода нет…» А жизнь между тем уже распахивала тихонько передо мною двери. И я видела вверху клочок голубого неба. Не качай головой! Ты когда-нибудь научишься любить ее, не как девочка, живущая сказками, а как гордая женщина, у которой есть силы посмотреть в лицо своей судьбе. И я знаю, что недалека та минута, когда ты скажешь: «Да здравствует жизнь!»

Они уходят с балкона. Маня, закутавшись в платок, ложится на широкой старой софе. Она прислушивается к движениям таинственного существа, которое носит в себе. И глаза ее расширены от мистического ужаса.

Когда она очнулась в ту ночь от обморока, кто-то маленький и беспомощный постучал в ее грудь. «Я здесь… ты обо мне забыла?..» А когда она хотела встать, он с такой режущей болью всколыхнулся в ней! Даже в глазах потемнело.

О, с чем сравнить взрыв раскаяния! Этот поток жалости, затопивший ее душу! Да, она о нем забыла! Она не берегла себя. Своими слезами и отчаянием она губила не только себя. У того, беспомощного, крошечного, связанного с нею неразрывными узами, она отнимала силы и кровь. О, жестокость! И вот сейчас, когда душа ее опять рыдала над растоптанными иллюзиями, этот маленький кто-то постучал тихонько и жалобно, как бы прося пощады.

— Агата, закрой меня получше! Я хочу заснуть. Крепко заснуть и встать здоровой. Когда придет Марк, скажи, чтоб не мешал мне.

— Ты опять не спала? Опять прислушивалась к шагам?

«Если б Агата знала. Она не подозревает, что я была его любовницей. Довольно безумия!»

— Все будет теперь иначе, Агата. Поцелуй меня. Постой. Скажи мне: знаешь ты средство вылечиться от любви?

Фрау Кеслер смеется и гладит ее по голове.

— Знаю, Маня. Есть только одно средство: новая любовь.

— У меня она будет. Великая, глубокая, светлая любовь. Непохожая ни на что. Без измены, обид, без унизительных страданий. С белыми крыльями, как у ангелов. Я была безумная, Агата. У меня в руках сокровище, а я забыла о нем и гналась за призраками. Почему ты мне не сказала, что дети заменяют нам все ценности, что мы теряем по дороге?

— Потому что они не заменяют нам любви, — спокойно отвечает фрау Кеслер. — Любовник — одно, дитя — другое. Это земля и небо. И слить их нельзя.

— Тогда я поднимусь над землей. Мое дитя, Агата, спасет меня от пошлости. Моя любовь к нему поднимет меня над грязью большой дороги. Мы вдвоем с ним, рука об руку, вступим в жизнь. И победим ее, Агата! Победим! Ты видишь, я уже не плачу. Мое дитя не хочет, чтоб я страдала. И я буду улыбаться. Теперь обними меня. Я засну спокойно. Ах, как я устала! Как я смертельно устала!

— У вас плохие известия, Марк Александрович?

— Я получил письмо от Сони. Нелидов за границей.

— Не может быть!

— Тише!