— Говорите тише! Ради Бога!
У обвалившегося плетня она шепчет:
— Привяжите вашу лошадь вот к этому дереву. Теперь дайте руку! Идите за мной…
— Как можете вы видеть в такой тьме? Она смеется блаженным смехом.
— Где мы? — спрашивает он, озираясь.
— Это беседка. Не пугайтесь! Ветка заденет вас сейчас по лицу. Я отстраню ее… Теперь входите… Все прямо. Вот скамья.
Она вдруг опускается перед ним на колени и обнимает его ноги.
У него чувство, как будто лавина обрушилась на его мозг.
— Что вы делаете? Встаньте!
— Нет! Мне хорошо так… Это моя первая мечта!.. Я ее вам не уступлю, Николенька. Сидите смирно! Не мешайте мне! Разве вам плохо так? Вот я обняла ваши ноги. Они дрожат. Но это ничего. Я положу на них голову… Вот так… Как хорошо!..
— Послу-шай-те…
— Ради Бога, помолчите! Неужели так трудно молчать?
Он приготовил насмешки, укоры ее романтизму и распущенности. Все утонуло. Все забылось.
— Нет… Я не могу больше! Встаньте, Мари! Сядьте вон там! Или… Я не ручаюсь за себя…
— Как жаль!
Она садится поодаль, где он ей указал место. Она слышит его прерывистое дыхание.
Он пробует воззвать к благоразумию. Он говорит.
— Послушайте, Мари… Какая неосторожность! В сущности, мы оба страшно безрассудны…
Она тихонько и блаженно смеется.
— Если нас выследят…
— Мне все равно! — говорит она восторженно. — Мне все равно!
Он молчит, сбитый с толку.
— Нет! Так нельзя… Вы, конечно… Вы — дитя… Но мне непростительно такое легкомыслие.
Она берет его руку и подвигается к нему.
— Николенька… Глядите вверх!.. В это небо над нами… Кто знает? Долго ли мне жить? Не отымайте у меня этой радости…
Она робко кладет голову на его плечо. Он опять начинает дрожать.
— Подождите! Не целуйте меня… Дайте сообразить…
— Что?… Что?..
— У меня голова кружится…
— И у меня тоже… Блаженство какое!
— Но мы должны говорить серьезно! — с отчаянием срывается у него. — Сядьте дальше!
— Нет, нет! Я буду здесь… Я люблю вас…
Этот голос пронзает его душу. Волнует глубже, чем близость. Сердце его бурно стучит. Закрыв глаза, он на миг отдается непосредственно чувству, затопляющему его душу до края.
Он прижимает к себе Маню. Его губы касаются ее волос. Это первый порыв нежности. Это луч солнца, пронзивший хаос. Буря падает мгновенно. Он чувствует себя странно смягченным и как бы обессилевшим от этого нового чувства.
«Вторая мечта… Вот я у его сердца… Милое сердце… Как оно стучит у моего виска!»
— Я тоже люблю вас, Мари, — говорит он мягко. — Не стану лгать… Да и вы не поверите все равно, если я солгу теперь. Я люблю, как и вы… в первый раз. С гордостью могу вам признаться. Среди нашей jeunesse dorêe немного таких. Ни одна женщина не имела надо мной власти…
— Леди Гамильтон? — Она это подумала вслух.
— Вы разве слышали? — Он отстраняется слегка, с холодком в голосе и тенью в душе. Но она прижимается теснее.
— Мне все равно, Николенька… Я люблю вас…
— Я не любил ее, Мари… Таких не любят. С ними только живут. Простите это вульгарное слово!
— О, не говорите так! Мне больно… Разве она не любила вас? Разве она не страдала?
— Не всякое страдание имеет право на уважение… Но… забудем о ней. Вы первая, вы единственная, — говорит он страстно, беря ее за плечи, наклоняясь к ее лицу. — О, я люблю вас! Я безволен перед вами…
Маня вздыхает всей грудью. Улыбка разливается по исхудавшему лицу. Она закрывает глаза.
— Но, Мари! Вы сделаете большую ошибку, если все-таки понадеетесь на силу моего чувства к вам. Есть в моей душе что-то… сильнее и его… и вас… Возможно, что я женюсь на вас. Но… мы на другой же день разойдемся чужими. Как бы это ни было мучительно для меня.
— Мне все равно… Я люблю вас…
Она обвивает его руками и прижимается щекой к его щеке. «О, какая она горячая! Моя третья мечта…»
Он вздрагивает и теряет нити мыслей.
— Постойте! Мари… Милая Мари! Вы мне мешаете думать… Мне надо сказать… так много важного…
— Вы придете завтра?
— Завтра? Сюда? Нет! Не приду!
— Придите… Придите, милый!.. Буду ждать…
— Это безумие! Чего вы от меня хотите? Вы меня мучите…
— Я? Вас? Боже мой! Я так люблю вас…
— Нет… Нам здесь нельзя встречаться. Оставьте меня!
— Отчего нельзя?
Он стискивает зубы, хрустит пальцами и на мгновение прикрывает ими глаза.
— Я… поймите… не дерево… Я за себя не ручаюсь… О, Господи…
— Ах, не гоните меня, Николенька! Не сердитесь… Я жить не могу без вашей ласки!
Он хватает ее руки. Крик боли и радости замирает на ее губах.
— Я не должен… пока ничего не выяснилось… я не смею… Боже мой! Поймите же, что я… я не хочу… чтоб вы имели ребенка… сейчас… пока… Меня терзает мысль, что может быть вы уже и сейчас… Вы что-нибудь заметили, Мари??
— Мне все равно, Николенька… Я люблю вас… Она не понимает. Она так далека от его строя мыслей. О, этот страстный, примитивный припев! Непосредственный и цельный, как пение влюбленной птички! Он слушает с наслаждением звук ее голоса. А она говорит:
— Унизьте меня, если хотите. Бросьте! Разлюбите потом. Разве я держу вас? Разве прошу чего-нибудь? Любовь свободна. Я тоже. Вы ничем не будете виноваты передо мною. Зачем вы боитесь радости? Зачем вы портите себе и мне жизнь?
Стон срывается у него. Потрясенный до глубочайших тайников души, он закрывает лицо руками.
Но темный инстинкт самосохранения все еще стоит настороже.
Она тихонько, робко кладет руку на его плечо.