Ключи счастья. Том 1 - Страница 64

После долгой паузы, он снимает эту руку и подносит к губам.

— Маленькая язычница, — говорит он мягко и глухо. — Вы никогда не поймете меня. Вижу, вам дики и странны мои муки и колебания. Ваше письмо я выучил наизусть. Вы в нем раскрыли мне себя. Тем лучше? Я так, в сущности, и понимал вас. Вот отчего минутами я вас боюсь. Да… Как боятся дети того, что притаилось в темной комнате…

— Милый… маленький! Говорите еще… Как хорошо вас слушать! Я люблю ваш голос.

— Ваше счастье, Мари, что вы напали на меня! Я не могу… Органически не могу совершить подлость по отношению к вам. Но, Боже мой? Как вам легко погибнуть при вашей импульсивности! Мари… теперь вам надо быть осторожнее. Вы… как бы связаны со мною. И должны брать себя в руки… Вы знаете, что сказали бы о вас, если б узнали…

— Кто?

— Ну, кто? Горленко, например… Лизогубы… Моя мать. Это главное. Они сказали бы: «Она бросается ему сама на шею…» О, Мари! Мне было бы невыносимо это услыхать!

— Мне все равно!

— Нет! Так нельзя говорить! — надменно срывается у него. — Мы не дикари. Мы живем в обществе. Надо ценить себя, Мари! Надо иметь гордость.

— Маленький… Зачем вы мне все это говорите? Оглянитесь! Как хорошо! Разве мы не любим друг друга сейчас?

Он смолкает, разбитый ее бесхитростной логикой.

Волна нежности опять затопляет его душу под ее доверчивой лаской. Они сидят, тесно обнявшись, плечо к плечу, нога к ноге. Дыхание их мешается.

Бессознательно, повинуясь требовательному инстинкту, она страстно обвивает его руками. Ее губы бродят по его лицу. Ищут его губы. Ловят его ухо. Такое нежное, бархатное ушко…

Он глухо вскрикивает. Узда порвалась…

Светает.

Виден узор веток, контуры скамьи. Видны лица. Бледные, словно призрачные.

Последняя звезда, там, наверху, слабо мерцает через сетку ветвей. Робко чирикают просыпающиеся птички.

Ее руки не хотят разомкнуться. Не отпускают его.

О, сбылась греза! Самая заветная греза… Что даст ей жизнь выше этого мига? Умереть бы теперь!..

Но он угас опять. И душа его захолодела, как догоревший костер. Дымно. Неловко. Ненужно.

— Пора! — говорит он, озираясь и прислушивается к тихому ржанию лошади. — Смотрите, Мари…

— Смотри! — повелительно перебивает она.

— Смотри, как светло! Скоро встанут рабочие. Мы — безумцы, Мари!

В голосе его печаль и раскаяние.

— Я не держу тебя, — говорит она, вздохнув. И думает: «Ненавижу рассвет!»

— До свидания, Мари! — Он целует ее руку.

— Нет! Нет! Не так… Обними меня нежно! Разве мы не были близки и счастливы? Не жалей ни о чем!

— Так не поступают с девушками, на которых хотят жениться, — говорит он с горечью.

— Николенька, тише! Ни слова о браке! Я дам тебе одно несчастье. Я не могу быть твоей женой…

— Теперь поздно об этом говорить! Ты ею будешь… что бы меня ни ждало потом.

— Вот я беру твои руки, маленький. Твои милые руки. Не будь суров и далек! Взгляни мне в глаза и улыбнись!

— Мари, мне тяжело. Я презираю себя…

У нее срывается вздох. Для нее — это житель Марса, с какой-то загадочной душой.

Она берет его за руку и ведет за собой.

У входа, как призрак, белеет молодая березка. Она задевает росистой веткой по жарким молодым лицам.

И Маня вдруг вспоминает Штейнбаха.

Вез боли, без стыда, без раскаяния.

«Ошибка… Все равно! Вот любовь… Настоящая…»

Она отводит ветку в сторону. Она смахивает капли росы с лица с таким жестом, как будто стирает прошлое и все его забытые радости.

— Постойте! Совсем забыл. Кто этот Ян?

— Он умер…

— А!.. Но кто он был?

— Анархист.

— Вы шутите?

— Зачем ты говоришь мне вы? Ты разлюбил меня?

Он стискивает ее руки.

— Откуда ты его знала?

— Ах, это долго рассказывать! Он жил здесь в садовниках, под чужим именем.

— Ты его любила?

— Я думала, что любила его.

— Ты с ним целовалась?

— Да…

— Оставь меня! Не дотрагивайся!

— Маленький мой! Разве я знала, что встречу тебя? Не сердись! Не ревнуй… Это было такое высокое чувство между нами. Он был мне как брат…

— Подожди… Что я еще хотел спросить? Боже мой! Я опять ничего не знаю о тебе, как не знал вчера. Мари! Ответь мне правду! Чем больна твоя мать?

Он чувствует, что она вся насторожилась и стала неподвижной. И это яснее ее слов подтверждает его догадки.

— Я не знаю ничего, клянусь тебе! — говорит она глубоким голосом, который опять, как меч, входит его душу. — Но зачем тебе об этом знать? Что могут твои родные или твоя мать отнять или прибавить к этой ночи? Ты забыл, что мы были счастливы? Ты все забыл, Николенька?

— Да, в сущности, это все равно! — говорит он с холодным отчаянием. — Ни ты, ни я не можем ничего изменить в нашей судьбе. И свершится то, что написано в ее книге. Прощай, Мари! Я знаю… я чувствую, что ты будешь моим несчастней. И все-таки…

— Ты не можешь отречься от меня? — восторженно вскрикивает она.

— Не могу…

— О, Николенька!!!

Долго стоит она у плетня, слушая глухой топот лошадиных копыт. Волосы ее, сырые от росы, круче вьются вокруг лица. Ветерок играет ими. Слезы счастья бегут по бледным щекам.

Пусть ничего более не подарит ей жизнь!

Но эта ночь была…

На рождение Веры Филипповны, как всегда, собирается пол-уезда.

Соня и хозяйка изнемогли от забот. Улыбки потеряли радушие и стали напряженными.

— У меня даже глаза останавливаются, — перед завтраком говорит Соня подруге. — Помоги, Манечка! Расставь закуски. У тебя есть вкус. Господи! Скорей бы уехать от этой глупой суеты!