Ключи счастья. Том 1 - Страница 95

Штейнбах еще мгновение острым взглядом ищет в толпе рыжую женщину. Потом обращается к Мане. И в его голосе она сквозь усиленную нежность с ужасом впервые чувствует что-то фальшивое.

Точно стена поднялась между ними. И она не видит уже его лица. И у нее такое впечатление, что под ногами открылась яма. И вот-вот она рухнет в нее.

— Не устала ли ты? Хочешь сесть? Она молча качает головой.

Фрау Кеслер чует «роман»… И улыбается. Это хорошо. Зачем бесплодные страдания? Аскетизм? Жертвы? Все, что лишает жизнь красок, а душу радости? Он слишком много выстрадал во всей этой печальной истории с Маней, чтоб не иметь права «встряхнуться».

— Может быть, ты возьмешь мою руку? — спрашивает он, на этот раз с глубокой нежностью. Он видит муку в ее лице, в закрытых веках, в сжатых бровях, в побледневших устах. Забыта женщина-каприз, разбудившая память нервов. Вот эту — недоступную и больную — он любит беззаветно. И страдание в лице ее, причину которого он не знает, пугает его. И потихоньку гасит чувственный порыв к другой.

Но она этому не верит. Она не научилась еще великому искусству — отличать любовь от желания. Она глубоко несчастна. Она враждебно отворачивается.

— У вас хороший вкус, Марк Александрович, — смеется фрау Кеслер.

Лицо его вдруг становится холодным.

— Да. Она красива. Она позировала моему другу-художнику два года назад. И эта картина имела успех. Теперь она замужем.

«Для кого он это говорит? Зачем он лжет?…» Вдруг рядом с ними, на руках одной работницы, кричит проснувшийся младенец.

— Куда ты, Маня?

Но она машет рукой и бежит.

О, одиночество! Лунный свет. Тишина.

Слезы хлынули из ее глаз… Лучшие иллюзии умирают сейчас в ее сердце. Самая светлая вера. Пусть ее Душу втоптал в грязь тот, другой! Она все-таки знала ей цену. Она верила, что ее — больную, зачтенную, увядшую — любит этот, что он ждет ее пробуждения терпеливо и самоотверженно, что глаза его закрыты для искушений, а душа недоступна соблазну. Она мечтала наградить его потом. О, эта любовь его! Ее гордость, ее сокровище. Какой богачом считала она себя ещё вчера! И жалкой нищей стоит она сейчас.

И что утолит теперь голод ее души? Что?

— Маня. Прости… Я помешал тебе?

«Лишь бы не заметил слез. Молчать и таиться. Быть гордой. Быть сильной. И одинокой. Помоги мне, Господи!»

— Не хочешь ли прокатиться? Дальше? К взморью?

— Да… да… Мне невыносима эта музыка, эта толпа. Видишь серебряный мост в воде?

— Но ты легко одета. Простудишься.

— Ах, все равно! Поедем скорее.

Наконец одни! Сюда не достигают звуки. Над ними немое небо. Под ними немые волны. Вдали огни Венеции. Далекие, прощальные. Они плывут мимо острова. Призрачные очертания церкви, похожей на греческий храм, белеют в серебряном тумане.

Они не были вдвоем с того вечера, когда она приходила к нему проститься в Москве. Звучат в душе ее слова:

«Вы дали мне много счастья. И я была бы ничтожной женщиной, если б вычеркнула вас из моей души. Я никогда, никогда не забуду вас, милый, чудный Марк!..

Где это счастье? Ушло…»

— Вон там, вдали, есть еще один остров. Видишь. Байрон там спасался от людей.

— И от любви?

Какой странный тон! У Мани-девочки его не было.

— Я понимаю Байрона. Как мог он писать среди таких диссонансов? Быть может, это смешно, Марк? Но поминутно меня здесь раздражают люди.

Он улыбается. Все реальное чуждо ей. И, как ребенку, близко то, чего не было: шаги умерших коридоре, живые глаза портретов, грезы Дездемон! Вот что имеет для нее цену. Она видит лица зданий. Душу камней. Она угадывает мысль в бронзе, мрамор дышит для нее. И говорит с нею о былом.

— Ты счастливица! — шепчет он.

Они плывут мимо острова Лидо, молчаливого и темного.

— Маня, можешь ты мне ответить на один вопрос?

Она поднимает голову и смотрит на него. Большими глазами смотрит. Точно видит его в первый раз, Или он ошибается? Холодом и горем веет от этого лица.

Неужели это та самая девушка, которая в страстном порыве…

Не надо вспоминать! Священно должно быть для него ее тело теперь. Но душа… Разве не его позвала она в ту ночь, когда бродила во мраке, слепая и одинокая? Затерявшаяся в Беспредельности. В темных полях потустороннего мира?

— Почему ты не хотела, чтоб я был с тобою сейчас?

— Ты все равно пришел… Она это говорит с горечью?

— Не мог же я тебя бросить одну в чужом городе. Она отвечает, опустив ресницы.

— Я хочу быть одна. Особенно в такие ночи. видишь ли, мои мечты улетают, когда со мной кто-нибудь стоит рядом. Они такие странные, мои мечты…

Голос ее срывается. Но, овладев собой, она продолжает:.

— Никто не понимает меня. Я всем кажусь смешай или сумасшедшей…

— Но не мне, Маня! Нет. Чтобы создать тебе новый мир, я привез тебя сюда…

Она обдумывает его слова, опустив голову.

— Прости меня, Марк! Я неблагодарное создание.

— Не надо благодарности! Любовь ее не требует.

Она порывисто отодвигается. Закрывает лицо руками.

— Молчи! Молчи! Ни слова о любви. Молчи…

— Ты уже не веришь в нее?

— Нет! Нет!

У нее это вырывается, как рыдание. Как крик. Он видит, как дрожат ее плечи.

Подавив горечь, он думает только о ней. Как жива еще обида! Почему он надеялся, что она забыла Нелидова?

Ветер поднимается.

— Плывите назад, — говорит Штейнбах гондольеру.

— Маня, ты простудишься. Войдем в кабинку!

Она покорно подает ему руку. Они садятся рядом на кожаные подушки. Темно и тесно. Луч луны крадется через окошечко позади.