Ключи счастья. Том 1 - Страница 96

К оглавлению

— Ты дрожишь? Ты уже простудилась?

— Нет. Обними меня! Закрой плащом…

Они сидят, тесно обнявшись. Он крепко держит ее. Как будто ее хотят отнять.

Но кто же? Кто смеет теперь отнять у него эту женщину?

Его губы тихонько касаются ее волос.

Заметила она это? Или нет?

Ах, зачем дрожит его рука!

Слезы ее бегут. Крупные, жаркие. Они падают на ее руки, на его плащ. Как хорошо, что темно!

— Мое дорогое дитя! — говорит он вдруг. И голос его пронизан нежностью, как эта ночь луной.

В порыве отчаяния, затопившего ее душу, она обвивает его шею руками. И рыдает, презрев гордость и стыд.

«Она еще любит его…»

— Что я должен сделать, чтоб тебе стало легче. Или я бессилен скрасить твою жизнь? Дать тебе забвение?

Она вдруг откидывает голову. Луч луны через окно кабинки озаряет его профиль, его брови, глаза.

«Глаза менестреля… И тут все ложь!»

— А разве ты еще любишь меня? — слышит он.

Она сомневается? И звук голоса такой надорванный. Такой страдающий. Горестно закрыв глаза, горестно улыбаясь, он качает головой. Потом, вздохнув глубоко, крепче прижимает ее к себе.

— Почему ты молчишь, Марк, когда я жажду твоих слов? Почему ты молчишь?

— Мне нечего ответить. Если ты до сих пор не поверила в мое чувство, к чему слова?

Но они дошли до ее души.

Она долго и пристально глядит в свое сердце. Как все загадочно и сложно! Глубокая тайна — любовь! Не страдал ли он покорно и молча, когда она полюбила Нелидова, когда она отрекалась от него? Свою ревность он таил, как болезнь. И она не считалась с нею. Она чувствовала себя правой. Но, значит, прав и он сейчас? И эта рыжая женщина… И все его прошлое, которого она не знает…

Она вдруг отстраняется, полная вражды.

— Нет! Нет! Мне не надо любви!

Он остается недвижным. И лицо у него, как маска.

— Она совсем больна, — говорит фрау Кеслер. — И вы сами виноваты. Разве можно по ночам ездить на взморье?

— Но почему она не хочет меня видеть?

— Не понимаю. Она и со мной не говорит. И, знаете, на что это похоже, Марк Александрович?

— Молчите. Я боюсь вас понять!

— Но это так. Она как будто вновь переживает то, что было тогда, после разрыва с Нелидовым.

— Но ведь я ей был нужен тогда? Почему же теперь? Что такое, Паоло? Телеграмма? Дайте сюда!

Фрау Кеслер видит, как побледнел он, как лихорадочно рвет бумагу. Что случилось? Почему у него такое лицо?

Маня лежит уже третий день.

— Завтра ты встанешь, — говорит фрау Кеслер. — А когда поправишься, мы пойдем смотреть Дворец Дожей. Мы еще многого не видели в этом чудном городе.

— Фрау Кеслер…

— Зови меня Агатой. И говори мне ты. Хочешь?

Маня прижимается головой к ее плечу. Безумная жажда зарыдать подымает грудь ее. Нет. Довольно!

— Почему ты не хочешь видеть Марка Александровича? Зачем ты его огорчаешь, жестокое дитя!

— Ему и без меня хорошо. — И губы ее дрожат.

— Ай-ай! Неблагодарная девэчка.

— Разве он… не развлекается?

— Хороши развлечения! Бродить по залам целый день.

— А ночью?

— Что такое? Ночью? Ты хочешь, чтобы он н ночей не спал из-за тебя? — Фрау Кеслер громко смеется.

— Разве он никуда не выходил эти дни?.

— Буквально никуда. Он дежурит у твоей комнаты до глубокой ночи.

— Марк, поди сюда! Здравствуй! «Как он похудел…»

Он целует ее руки. Они одни в большой высокой комнате, где умирает закат.

— Ты не хотела меня видеть. Почему?

— Этого я тебе не скажу, Марк. Никогда.

— Разве у меня не найдется слов, чтоб побороть твое горе?

Она улыбается так странно.

— Видишь ли… я уже не верю в слова.

Он придвигает кресло и, не выпуская ее руки, садится рядом, у постели.

— Ты очень изменилась, Маня.

— Да, Марк. Я стала другой. Я разлюбила жизнь и… любовь.

— За что?

— За то, что она ползает в грязи. За то, что она бессильна поднять нашу душу над большой дорогой. За то, что жизнь смеется над нею.

Он думает над ее загадочными словами. Вдруг, без всякой логики, повинуясь порыву, она притягивает его к себе и спрашивает шепотом:

— А ты все тот же?

О, как она пронзительно глядит!

— Я не могу измениться, Маня. Моя любовь выше жизни.

Она все глядит в его зрачки. И видит отраженное в них белое лицо, рыжие волосы, статную фигуру.

«А я смуглая и больная. У меня уже нет стройности. Скоро я буду безобразна. Устоит ли его чувство?..»

— А если… у меня будет оспа?

Он грустно улыбается и целует ее волосы.

— Я люблю душу твою, Маня. Разве может измениться твоя душа?

«Не надо такой любви! — хочет крикнуть она. — Тело мое люби и желай! Только это и верно. Только это и ценно…» Но она молчит, боясь выдать свою тайну, И сердце ее стучит.

Отчего ее оскорбляла чувственность Нелидова? И она жаждала, чтоб он видел и любил ее душу, чтоб он считался с ее внутренним миром, чтоб он был неясен, как брат.

Но здесь… Безраздельно хочет она владеть этим Человеком! Его желаниями, его порывами, его фантазией.

— Скажи, что ты меня любишь! — мрачно говорит она.

Он опускается на колени и целует край одеяла.

— Вот мой ответ!

Но напрасно думает он, что удовлетворил ее требовательность. Слишком высоко и светло его чувство! Оно похоже на молитву. А рядом встает облик другой. Рыжие волосы, белая кожа. Она вспоминает свою светлую любовь к Нелидову. Разве не тонула она без следа при первой ласке Штейнбаха? При первом взрыве чувственности? Вот где власть. Вот стихия, от которой нет спасения.

— Поклянись, что ты не уйдешь! — с отчаянием говорит она.